Излет первого месяца весны считался весной даже в предгорьях. Холодный ветер порой заряжал мокрым снегом, но надолго его не хватало. Из облаков выбиралось солнце и день за днем прогревало городок Альбус со всеми его стенами и башнями, крышами и площадями, улочками и крохотными садиками. Усердие приносило плоды; еще вчера в укромных переулках и у главных ворот лежали грязные сугробы, а сегодня от них не осталось и следа. Конечно, и городские уборщики не покладали рук, метел и лопат, и бургомистр Альбуса сорвал голос не просто так, но где бы они были, если бы не солнце?
Огибающий городскую стену Манназ все еще тащил в упругих струях куски льда, горы, отливая зеленью молодой травы только к подошвам, сияли снежной белизной, деревья топорщили голые ветви, девичьи плечи от холодной свежести спасала только стеганая куртка, но весна уже перешагнула порог. Одно было неясно, отчего все это: и небо, и горы, и свежесть казалось подобным тонкой струне, что должна лопнуть с минуты на минуту? Может быть, из-за прекрасной черноволосой незнакомки, что с удивлением поймала восхищенный взгляд семнадцатилетней девчонки и ответила ей улыбкой? Ладная, с распущенными волосами, не дитя, но и не мать, чистая, как огненное пойло третьей выгонки. Откуда этакое чудо в Альбусе?
На ярмарочной площади стоял гул, торговцы призывали то ли покупателей, то ли теплое лето, зеваки из окрестных деревень судорожно сжимали в кулаках тощие кошельки, лоточники утыкались друг в друга корзинами, и казалось, что только Торн Бренин – тронутый сединой капитан королевской стражи в отставке и добровольный попечитель альбусской роты стрелков — точно знает, куда и зачем он направляется. Горожане расступались перед ним словно воды Манназа перед килем берканской ладьи, и следовавшая за отцом темноглазая Гледа могла крутить головой, вовсе не опасаясь не только карманного воришки, но и случайного, а то и неслучайного тычка или щипка. Впрочем, последнее ее скорее огорчало, чем радовало, потому как было ей чем ответить на подобное посягательство; не все же махать деревянной палкой, обучая молодых увальней фехтованию, да сбивать кулаки о ровесников из будущих воинов? Признаться, все это ее весьма забавляло, но… Вот ведь незадача! Где же прекрасная незнакомка? Только что была перед глазами…
— Я вижу, капитан Бренин прибыл на ярмарку за подарком для прелестной женушки?
Между рядами в сторону ратуши двигался бургомистр. Стражник с корзиной подношений тащился сзади, а сам барон Троббель – седой старик, напоминающий выросший в каменистом грунте корнеплод, — покачивался с ноги на ногу и высматривал вокруг себя что-нибудь полезное, требующее его доброго или недоброго покровительства.
— С чего вы взяли, господин бургомистр? – спрятал улыбку Торн.
— Альбус, не самый большой город, — подмигнул дочери Торна Троббель. — Капитанов королевской гвардии в нем – раз, два и обчелся. А женушек у них и того меньше. И лишь у одной из них день рождения на праздник весеннего равноденствия. Так что, считай, что вечерний фейерверк будет вспыхивать и для твоей Лики, капитан.
— Я передам ей, господин бургомистр, – склонил голову Торн. — Можем ли мы надеяться на ваш визит?
— Конечно! – обернулся Троббель. — Но не сегодня. Боюсь, что сегодня мне будет не до визитов…
— Хотел бы я быть столь же бодрым, когда мне стукнет восемьдесят четыре… – пробормотал Торн вслед бургомистру.
— Это случится через тридцать один год, — зевнула Гледа. — Мне тогда стукнет… сорок восемь? Святые боги! Да я буду уже старухой!
— Старухой? – отец возмущенно развел руками. — Твоей матушке сегодня исполняется сорок восемь. Разве она старуха?
— Что мы ей подарим, пап? – виновато пробормотала Гледа.
— А ты как думаешь?
Отец бросил ответ через плечо, Гледа уже решила, что он не услышал ее в ярмарочном шуме, но Торн Бренин слышал все и всегда.
— Какое-нибудь украшение? – предположила Гледа. – Мама вчера прихорашивалась у зеркала! Или райдонский пуховой платок? Холодно еще в доме.
— Так одно или другое? – сдвинул брови отец.
— Украшение, — улыбнулась Гледа. – Скоро лето. Она согреется и без платка.
— Тогда нам сюда, — кивнул Торн и направился к одной из лавок, что окружали ярмарочную площадь кольцом. Здание ратуши с желтым диском городских часов на башне в этом кольце было подобно драгоценному камню на перстне. Как раз к ратуше нужная лавка и примыкала.
«Вот так дела, — подумала Гледа. — Неужели отец вызнал, где пропадает его дочь во время обеденных прогулок? Конечно, болтовня с пожилым торговцем древностями не слишком большой проступок, но уж никак не напоминает прогулку к реке или утоление девичьего любопытства в кондитерских рядах. Лишь бы Раск не проболтался, что мы знакомы!»
Раск, коренастый чернобородый весельчак, казался пожилым только из-за морщин, что густо покрывали его лицо. Возможно они случились из-за его постоянной веселости, во всяком случае, стоило ему расхохотаться, каждая из них находила себе применение, а уж смеялся он почти непрерывно. Вот и теперь при виде покупателей торговец расплылся в счастливой улыбке, сам позвонил в колокольчик, укрепленный над входом, не переставая улыбаться, раскланялся и с Торном, и с его дочерью, старательно давая понять, что видит ее в первый раз и, раскатываясь хохотком на всякое замечание капитана, провел гостей в лавку, где занял место за потемневшей от времени дубовой стойкой между многочисленных шкафов и шкафчиков.
— Давненько я у тебя не был, Раск, — заметил Торн, окидывая взглядом расставленные на полках вазы и вазочки, сундуки и коробки, развешенные тут и там чучела диковинных зверей и малопонятные штуковины, окрашенные в разные цвета солнечным светом, проникающим в лавку через затейливые витражи двух узких окон.
— Три года, дорогой Торн, — снова расплылся в улыбке Раск. – Как ты вышел в отставку, прибыл в этот городок, обнаружил здесь лавку старого приятеля и купил для своей женушки, красавицы Лики, серебряное колье с гранатовым камнем, так и забыл про меня. Как сейчас помню, это было на ее сорок пять лет. Почему больше не заглядывал? Или она наконец решила более не взрослеть? Не скрою, ее возраст по ее красоте словно пятна на солнце, попробуй разгляди… Но неужели не было причины купить подарок для вот этой девчушки, которая ничем не уступит собственной матери? Наконец, я слышал, твой сын получил титул? Разве не повод заказать ему церемониальный кинжал в серебряных ножнах?
— Было бы кстати, — согласился Торн. – Если бы еще Макт выбрался навестить родителей. В связи с усердной службой при королевском дворе сорванец пожалован баронетом, и я его не видел как раз те самые три года. Но собираюсь навестить этим летом сам, так что… А вот дочь мою, кажется, больше интересуют оружие, доспехи и пергаментные свитки, и я удивлюсь, если она уже не захаживала в твою лавку. Прямо вижу, как стоит у этой корзины и перебирает древние манускрипты. Только жене эти три года было не до украшений. Однако то колье с гранатовыми камнями – ее любимое, и ей стало лучше в последние месяцы. Кстати, я слышал, что гранат помогает при родах? Думаю, если бы семнадцать лет назад оно уже было бы у моей Лики, я бы чаще заглядывал в твою лавку.
— Знаю о вашей беде, — приуныл Раск. – Больное сердце не лечится порошками и снадобьями, а сберегается семейным теплом. Да и то не всегда. И вот такими дочками, пусть даже их появление на свет и служит порой причиной недуга. Слышал, правда, что в Урсусе есть особенная лекарка, Ундой ее зовут, но, кажется, и она не творит чудес. Да и тот гранат, что в колье – не панацея. В отличие от некоторых других камней.
Раск наклонился и ткнул пальцем в висящий на шее Торна кулон с черным камнем.
— Стрикс иногда выручает… от разного.
— Мы были с Лики у всех менгиров и в нашем королевстве, и в соседних, — скривился Торн. – Говорили и со смотрителями, и со служителями Храма Кары Богов. Больное сердце Лики – не недуг. Это недостаток. Недостаток, который она получила при рождении, а вторые тяжелые роды сделали его явным. Недостатки менгиры не исцеляют. Отрубленные ноги и руки не выращивают, разорванные сердца – не склеивают. А кулон со стриксом на моей груди всего лишь почетный знак короля. Такие вручают каждому капитану.
— И все же говорят, когда-то такие камни могли уберечь от большой беды… – пробормотал, словно задумался о чем-то, Раск.
— От жатвы, — прошептала за спиной отца Гледа.
— Твои слова, дочка, — криво усмехнулся Раск.
— Брось, приятель, — поморщился Торн. – Найди другую причину, чтобы расхваливать свой товар. И тебе, Гледа, пора забыть детские сказки. А ты, Раск, лучше покажи, что у тебя есть из серебра?
— Много чего, — почему-то передумал улыбаться Раск. – И, кстати, стрикс у меня тоже есть. Особенный. Вот, посмотри.
Торговец выдвинул ящик в одном из шкафов, вытащил из него холщевый кисет, расстелил на стойке лоскут зеленого бархата и вытряс из кисета блеснувший белым металлом кулон. Его основа представляла собой звезду, множественные лучи которой подобно лапкам стискивали черный камень. Он чем-то напоминал камень на кулоне Торна, только превышал его размерами в два раза и не был огранен, а словно застыл каплей. Торн коснулся пальцем кожаного промасленного шнура, кулон дрогнул, и Гледе показалось, что серебряная пустынная многоножка собирается бросить добычу и убежать.
— Зловещее украшение… – прошептала она с интересом.
— Это ведь не серебро? – заметил Торн.
— Да, — кивнул Раск. – Этот необычно большой стрикс закреплен на белом золоте. Фризы называют такой металл платиной. Но это особая платина. Она заколдована. Если камень уменьшается, она сжимает лапки. Чтобы не упустить его.
— Не верю, — нахмурился Торн. – Разве только упругость может заставить их сжиматься? Я еще не видел ни одного колдуна, который не жульничал, а на самом деле колдовал.
— Что без сомнений указывает только на одно обстоятельство, — рассмеялся Раск, — ты еще действительно не видел ни одного колдуна, который не жульничал, а на самом деле колдовал.
— А с чего бы это ему уменьшаться? – вмешалась Гледа.
— Когда он тратит себя на исцеление, то уменьшается, — объяснил Раск. – Твоему отцу нечего бояться, его камень приклеен к основанию. Думаю, он станет уменьшаться, не отклеиваясь.
— Я ношу его уже не первый год, и он не уменьшился ни на волос, — отрезал Торн.
— Просто не было причины, — растянул губы в улыбке Раск.
— Жатвы, — повторила Гледа.
— Прикуси язычок, Гле! – повысил голос Торн. – Нечего болтать попусту. Заладили… Лучше скажи, поможет ли этот камень Лики и сколько он стоит?
— Ничего не могу сказать о помощи Лики, — признался Раск. – Или ты о всяком юнце готов сказать, поможет ему меч или нет? Одно точно, отсутствие меча не поможет никому. Так и с камнем. Особенно с таким. Поэтому он очень дорог. Его цена — тысяча золотых монет.
— Сколько? – удивился Торн.
— А чего ты хотел? – развел руками Раск. – Или стриксы с лотков продают? Поищи их в Альбусе… Если только крупинки, которые вставляют в уши. Это ж не просто так, отколоть кусочек от менгира. Откалывали, и что толку? Нет, добыть стрикс – большое искусство. Редкое искусство. Пожалуй, таких умельцев больше уже и нет. В Беркнане во всяком случае. Поэтому и цена. Но я могу подождать полного расчета скажем… лет пять. Тебе я верю.
— Тысяча золотых монет… – пробормотал Торн. – Мой дом стоит немногим больше. Это дорого.
— Не дороже жизни, которую такой камень может сохранить, — заметил Раск. – Берешь?
— Ты с ума сошел, — качнул головой Торн.
— Тогда вот, выбирай, — Раск поставил на стол корзинку с серебром. – Только для тебя, Торн. Один золотой за любое, самое богатое украшение из серебра. И смею заметить, среди них есть и украшения с рубинами. Они куда дороже гранатов. И дороже золота в том числе. Твоей Лики понравится. Но я бы подумал…
— О чем? – не понял Торн.
— О стриксе, — понизил голос Раск. – Жизнь стоит дороже тысячи золотых.
— Смотри, папа! – закричала Гледа, выдергивая из корзинки серебряную диадему с багровыми камнями. – Представляешь, как это украсит волосы мамы?
— Чья-то жизнь требует обмена на камень? – нахмурился Торн, развязывая кошель.
— Пока… не знаю, — ответил Раск, прислушиваясь к чему-то.
— Бам… – донесся из-за стены низким звуком удар колокола в часовой башне.
— Всегда удивлялся, как ты живешь здесь? — Положил на зеленый бархат золотой Торн. – Звонарь отмечает время четыре раза в сутки, в том числе ночью. Просыпаешься всякий раз?
— Дело привычки, — прошептал отчего-то вдруг побледневший Раск, вытащил из-за стола мешок и начал торопливо вытряхивать в него маленькие ящички из шкафов.
— Бам… – донесся второй удар.
— Хотя, — Торн еще раз осмотрел диадему, удовлетворенно кивнул и сунул ее в сумку, что висела у него на плече, — я бы на месте бургомистра открутил звонарю голову. До полудня еще полчаса.
— Хороший выбор, — зачастил Раск. – Конечно, стрикс лучше, но и серебро – хороший выбор. Не знаешь, когда пригодится.
— Пригодится? – не понял Торн. – О чем ты?
— Если что… – блеснувший бисеринами пота Раск затянул раздувшийся за секунды мешок, с сожалением огляделся, подхватил и накинул на плечо резной топор с изогнутой рукоятью и плетенным ремнем, нахлобучил на голову суконный треух и выкрикнул, протискиваясь между шкафами, — то захлопните дверь, хотя можете выйти и через задний двор!..
— Да куда ты? – крикнул вслед Раску Торн.
— Подальше отсюда! – хлопнула дверь где-то в глубине лавки.
— Сошел с ума, — предположил Торн. – Вместе со звонарем.
Разноцветные лучи, пронизывающие витражи окон, погасли, словно тучи заволокли небо.
— Нет, — прошептала Гледа.
Они вышли на рыночную площадь и замерли. Над головой в нависших над городом тяжелых тучах продолжал редко и монотонно бить колокол, но больше не было никаких звуков, разве только резал уши хрип бургомистра, который, привалившись к стене ратуши, умирал, исторгая из носа и рта струйки крови. И все пространство площади, все проходы между торговыми рядами, все было заполнено телами, но не мертвыми, а павшими ниц, павшими в ужасе, и, что было страшнее всего, ужас сковал пасти и клювы и всякой домашней живности на ярмарке, а если кто из павших от ужаса захотел бы зарыдать, неминуемо должен был умереть от удушья или от разрыва сердца.
— А ты крепок, — услышал Торн не голос, а как будто шорох, скрип, уханье в ночном колодце, грохот железа, вой ветра в трубе, шелест стального меча о воздух, скрежет внутреннего жернова каменного великана, обернулся и оцепенел. Перед ним стояло чудовище.
Оно напоминало человека, но не было им. Превышая Торна на голову, оно повторяло человека каждой линией, но если бы даже сравнялось с ним ростом и совпало стройностью и шириной плеч с самыми бравыми стрелками Альбуса, все равно осталось бы чудовищем, потому что едва различимые отличия от человека были страшнее любой фантазии, сами по себе порождали ужас и тошноту. В нем все было невыносимо. Кожа, рассеченная трещинами, как будто ее наклеивали на глиняную куклу серыми кусками, заворачивая края внутрь. Мышцы – не вздутые, как у цирковых силачей, а свитые из жгутов, оплетающие руки, грудь, живот, шею и едва не разрывающие на стыках серую кожу. Длинные пальцы с плоскими серыми ногтями, сжимающие кожаные, как будто кровоточащие, посеченные заклепками, ремни, которые стягивали чудовищное тело от пояса до плеч, местами уходя в плоть. Сверкающая серым металлом чудовищная глевия, торчащая над ужасным плечом. Бронзовые штыри, пронзающие тело над ключицами и под ребрами, заглушенные стальными кольцами и соединенные цепями. Длинная, до узких и серых босых ступней юбка из темной ткани и вымазанный в крови кожаный фартук поверх нее. Серое, безжизненное лицо, кожа на котором распадалась по лицевым складкам на те же куски. Черные, словно масляные волосы, заплетенные в десяток косиц. И мутные, узкие прорези будто заплывших черными бельмами глаз.
— Действительно крепок, — или повторило чудовище, или эхо вернулось к Торну с другого края рыночной площади, и он понял, что нужно упасть. Распластаться ниц, вжаться в землю, вгрызться в заплеванный ярмарочный камень, обратиться в высохшее дерьмо, и пошатнулся, чтобы сделать это немедленно, но почувствовал за спиной Гледу, которая стояла, ухватившись за его пояс, и не давала ему распластаться – удерживала его вертикально, или же сама держалась за него, чтобы не упасть, и остался стоять. Стиснул зубы, чувствуя, как скалывается с них эмаль. Сжал кулаки, разрывая ногтями ладони. Зарычал вполголоса, чтобы не завыть, не заскулить в голос. И напряг колени и чресла, чтобы не обмочить штаны.
— Хорошо, — прошумело чудовище, шагнуло вперед, протянуло серую руку и, поймав кулон капитана, стиснуло его в зашипевшем кулаке, словно камень на груди Торна был раскален. – Тем более что бургомистр отказался мне послужить. Тогда с твоей семьи, Торн Бренин, и начнем.
И растаяло в воздухе как наведенный морок.
— Я описалась, — выдохнула за спиной Торна Гледа.
— Бегом, — прорычал он. – Бегом домой!
Впервые маленький городок Альбус показался Гледе невероятно большим. Улицы словно удлинились, ушли за горизонт, поэтому у ворот собственного дома она уже задыхалась, а когда вслед за отцом вбежала внутрь, почувствовала, что сердце в ее груди останавливается. Старик Тенер – слуга и домоуправитель Бренинов — сидел сразу за дверью и вполголоса выл. Торн взглянул на лестницу, ведущую на второй этаж, увидел стекающую по ней кровь и ринулся наверх. Там он сначала нашел Квину – служанку и дочь Тенера. Она была убита ударом меча. Тут же валялся и меч Лики. Сама Лики лежала у входа в спальню. Казалось, что смерть застала ее врасплох, лишь прижатые к животу колени и рука под грудью подсказывали, что с ног ее сбила боль в сердце. Правой, забрызганной кровью Квины рукой Лики стискивала собственную шею под затылком. Торн упал на колени.
— Мама! – всхлипнула Гледа у него за спиной.
— Быстро, — процедил сквозь зубы Торн. – Накрой Квину. Возьми покрывало на постели – и накрой. Потом протри меч мамы, и принеси два мешка. Мой и свой. И все это – бегом!
Гледа метнулась в сторону, а Торн положил руку на щеку жены, почувствовал холод уходящей жизни и крикнул через плечо, чтобы остановить рыдания, рвущие грудь:
— Тенер!
— Я здесь, господин, — забулькал слезами старик, бывший слугой еще у юной Лики Бренин – тогда еще Лики Вичти.
— У тебя десять минут, — уронил сухие слова Торн. – Седлай всех трех лошадей и собирай вещи. Мы уходим.
— Слушаюсь, господин, — отозвался слуга.
— Что дальше? – всхлипнула за спиной Торна Гледа.
— Порты переодела? – он говорил с дочерью, не отрывая взгляда от завитков темных волос на виске жены.
— Да, — прошептала Гледа.
— Собирайся так, как мы собирались на летние игрища в прошлом году, — чужим голосом проговорил Торн. – У тебя тоже десять минут, не больше. Только вот еще что, сунь в мой мешок шкатулку с материными украшениями и возьми мешочек с монетами в хранилище в моей комнате. Ты знаешь.
— Куда мы пойдем? – спросила Гледа.
— Куда? – переспросил Торн, вспомнил бегство Раска и прошептал. – Подальше отсюда.
— Но что происходит?! – прикусила губу, чтобы не разрыдаться, Гледа.
— Ты еще спрашиваешь? – процедил сквозь зубы Торн и снял руку Лики с ее шеи. У четвертого позвонка жены темнело синее пятно. Кожа вокруг него вздулась как от ожога.
— Так, значит… – пробормотал Торн и стал заворачивать тело жены в ковер, на котором она и лежала.
— Папа! – раздался стон Гледы. – Шея. Печет сзади. Невыносимо.
Капитанский знак уменьшился вполовину. Серебряная основа оказалась смята рукой чудовища, а сам камень словно усох. Обнаружив на шее дочери такую же отметину, как и на шее жены, Торн смотрел на него с минуту, словно пытался понять, отчего не может оторвать взгляд от черного камня и что пытается вспомнить? Затем снял кулон и надел его на шею дочери. Боль перестала донимать ее тут же. Она повязала на шею платок и, утирая слезы, подала голос только во дворе, где Торн грузил на лошадь тело Лики.
— Там… на площади… ведь это был… Значит, это все не сказки? Это жатва?
— Не знаю, — буркнул Торн и окликнул слугу, — что там за стук на воротах, Тенер?
— Капитан, — слуга трясущейся рукой размазал по лбу пот. – Там капитан Кригер. Они все на лошадях. С ним Фиск, стражник с северных ворот. И четверо мальчишек из вашей роты. Из его роты.
— Запускай, — махнул рукой Торн.
— Что происходит, дружище? — спросил у него через минуту грузноватый, но все еще полный сил капитан Кригер. Одежда его была вымазана в крови, руки дрожали. На плече висел тяжелый мушкет.
— Ты ведь и сам знаешь? – ответил вопросом Торн.
Над городом продолжали разноситься удары колокола.
— Неужто… жатва? – странно вздрогнув, пробормотал Кригер.
Торн окинул взглядом спутников капитана. Всех он знал неплохо. Четыре погодка из осеннего набора в роту, все из Оды. Соп, Арк, Брет и Хода. Ровесники Гледы и ее же партнеры в фехтовании и борьбе. Мальчишки еще. Хотя, из лучших. Фиск – похожий на ободранную дворнягу – стражник из местных. Впрочем, кажется, сирота и вдовец, и уж точно забулдыга и любитель хмельного. И сам Кригер с внушительным кулоном на груди. Точно таким же, как и у Торна. Точнее таким же, как на груди Гледы, которой теперь словно обет молчания сомкнул уста. Хотя, что там осталось после пожатия чудовища? Ей бы камень Раска…
— Она самая, — подал голос Арк, щуплый мальчишка с завитушками волос.
— Показывайте шеи, — приказал Торн.
— Нет ничего, — махнул рукой Кригер, — я уже проверял. Там… в городе у многих, а у нас нет. Там у каждого второго. Хватались за загривки, многие визжали от боли… Но только мы в здравом уме…
— В здравом уме? – не понял Торн.
— Безумие охватило зараженных, — скрипнул зубами Кригер. – Правда, не сразу. Мы стояли у северных ворот. Мы с Фиском. Потом вдруг появилось какое-то чудовище.
— Ужас, — подтвердил Фиск. – Никто не устоял на ногах от страха!
— Жнец, — прошептал Арк.
— Не знаю, — сердито мотнул головой Кригер. – Чудовище. Такое, что обделаться можно. Многие и обделались. Попадали уж во всяком случае все. Где стояли, там и попадали. Оно нанесло на ворота знак. Он и сейчас там. И прокричало что-то. Ни слова не понял.
— Сказало, что все врата города запечатаны, — снова подал голос Арк. – На фризском и на храмовом.
— Ты заткнешься или нет, умник? – взревел Кригер. – Ты бы так в бой рвался… Языком-то каждый может…
— Разве я… – побледнел Арк.
— Спокойно! – повысил голос Торн. – Еще не хватало нам схватиться друг с другом… Каждый докажет свою смелость, не сомневайтесь. И язык тут не при чем. Почему на фризском и на храмовом?
— Не знаю… – обронил опустивший голову Арк. – Языки мне знакомы, а почему… На храмовом только гимны поют. Еще говорят, что колдуют на нем.
— Ладно, – сдвинул брови Торн. – А потом?
— Колокол сначала зазвонил, — пожал плечами Кригер. – Слышишь? До сих пор бьет. А потом появился торговец. У него еще лавка возле ратуши. Всяким старьем торгует… Раском его зовут! Промчался по площади верхом на кобылке, как только не подавил никого. Испуганный, но сам себе на уме. Сорвал рычаг, что-то сотворил со створками, крикнул пару слов стражникам, которые едва в себя пришли, они открыли ворота, и был таков. Ворота, конечно, захлопнулись, их же никто не удерживал. Хотя с дюжину стражников успели проскочить между створками, вроде бы погнались за торговцем… А знак после этого словно кровью налился! Только тут уже не до ворот стало. Народ стал подниматься и убивать друг друга. Кто-то побежал прочь, кто-то схватился за оружие, а кто-то и голыми руками… Мы с Фиском отбивались, как могли. Старые знакомые бросались на нас как звери. Кое-кого пришлось порешить. Пробились к конюшне, а там вот ребятки. Надо уходить из города, Торн. Молю богов, чтобы эта беда мою деревеньку обошла, мои-то все там. Но вроде далеко отсюда…
— Мою деревеньку не обошла… – мрачно пробормотал Торн, приглядываясь к воинам. К знаку на груди Кригера, к черным крапинам стриксов в ушах четверки. Повернулся к Фиску. – У тебя что?
— О чем ты? – не понял воин. – Нет у меня ничего. Со вчерашнего дня ни капли во рту не было. Да что вы все в самом деле?
— Их спасли камни! — зарычал Торн. – У тебя тоже должен быть стрикс.
— А… — Фиск судорожно вздохнул, разжал левый кулак и показал крапину черного камня на тонком перстне. – Бабский, поэтому ношу камнем внутрь. Все, что осталось от матери.
— Похоже, она хранит тебя и после смерти, — кивнул Торн.
— Что будем делать? – спросил Кригер.
— Выбираться из города, — запрыгнул в седло Торн. – Ты же сам сказал. Тенер!
— Я не еду, — подал голос старик, который стоял у ворот. – Моя Квина здесь, значит, и мне оставаться здесь. Лики… устояла. Эта беда ужалила и ее, и Квину. Я видел, обе схватились за собственные загривки, а потом моя Квина бросилась на хозяйку. Та оттолкнула ее и побежала наверх. Квина за ней… Рычала, как зверь… Махала кухонным ножом. А уж потом… Лики не обезумела. Она еще крикнула мне, что просит простить ее за Квину… А я… Я остаюсь. Если что – присмотрю за домом. Пока буду жив.
— У тебя ведь тоже отметина на шее, — догадался Торн.
— Если боги назначат мне умереть, значит, скорее встречусь с дочерью, — всхлипнул старик. – А боль… Что боль, боль в сердце больше любой боли.
— Спасибо, Тенер, — кивнул Торн, подхватил под уздцы лошадь Лики и подал коня к выходу.
Площадь была залита кровью. Тут и там валялись мертвые, посеченные тела, но битва уже закончилась. Словно пресытясь смертью, дюжина воинов стояла с обнаженными мечами у ворот, на которых, смыкая створки, тускло светился знак – вертикальная линия с треугольником на середине ее высоты. И окровавленные стражники у ворот казались слугами страшного знака. Они переминались с ноги на ногу и вполголоса выли, потирая собственные загривки.
— Зачем он запечатал ворота? – сам себя спросил Торн. – Если кто-то насылает заразу на целый край, зачем запирать ее в городе?
— Я ничего не знаю о жатве, — признался Кригер. – Никогда не думал, что…
— И почему они перестали убивать друг друга? – продолжил бормотать Торн.
— Эти жнецы, как дети, — подал голос Арк. – Всесильные, жестокие дети. А печать – вроде ловушки. Отсроченная ворожба. Не нужно искать смысла в забаве…
— Откуда ты все знаешь? – поинтересовался Торн.
— Мой отец – королевский книжник, — вздохнул парень. – А я хотел стать воином.
— Надеюсь, у тебя получится, — буркнул Кригер.
— Они служат тому чудовищу, — услышал Торн голос Гледы. – Если мы не убьем их, они будут убивать каждого, кто приблизится к воротам. Каждого, до кого жатва не дотянулась сразу.
Арк с интересом посмотрел на Гледу. Затем столкнулся взглядом с ее отцом.
— Раск давал мне почитать некоторые пергаменты, — добавила Гледа и потянула из ножен меч.
— Среди них ребята из моей роты! – скрипнул зубами Кригер.
— Это уже не они, — покачал головой Торн. – Может, потратишь один заряд? А ну как удастся их отпугнуть?
— У меня нет ни одного заряда! – прошипел Кригер. – И мушкет старый, память об отце. Хотел к оружейнику занести, чтобы отладить!
— Тогда придется воспользоваться мечом, — вздохнул Торн. – Он у меня, правда, тоже не новый…
Не считая нескольких ран у молодых воинов и павшей лошади Торна, им удалось прорваться к воротам без потерь. Обезумевшие стражники сражались, не чувствуя боли и не ведая страха, но были словно пьяны. Кригер сыпал проклятиями, окликая каждого, но и имен своих они словно не помнили. Когда все было закончено, капитан подхватил свой мешок, пересел на лошадь с телом Лики, молодые воины бросились к рычагам, но ворота не открылись. Створки словно были соединены намертво. Вымазанные в крови стрелки налегали вчетвером на рычаг, цепи гудели, но ворота не поддавались.
— Какого демона? – наконец заорал Кригер. – Раск подъехал к воротам, провел рукой между створок, и стража легко сдвинула их! А я уже все пальцы сжег об этот знак!
— Папа, — приблизилась к отцу Гледа. – Ты помнишь слова Раска? «Стрикс лучше, но и серебро – хороший выбор». Диадема. Она все еще в твоей сумке?
Торн оглянулся, на противоположной стороне площади появился еще один отряд странно упорядоченных безумцев с окровавленными клинками. Он сунул руку в сумку, достал диадему, мгновение вглядывался в нее, потом бросил ее Кригеру.
— Проведи между створок вот этим.
Ворота стали распахиваться сразу. Гул колокола на городской ратуше продолжал оповещать окрестности об ужасной беде. Облака накрывали город густой пеленой.
